В календаре наших потерь их памятные дни идут один за другим, и дата гибели Грибоедова – 30 января 1829 года – всегда заслонена в общественном сознании другой трагической датой – смертью Пушкина 29 января 1837 года. Но сегодня мы помянем обоих.
Они жили в одно время, прославились при жизни и носили одинаковые имена. Умели ценить один другого. Однажды стали соавторами: Грибоедов привез мелодию и перевод грузинской песни и вдохновил Пушкина на стихотворение "Не пой, красавица, при мне…". Сохранилось обращение к ним третьего поэта – их друга, узника Вильгельма Кюхельбекера: "Двум Александрам Сергеевичам. Пишу к вам обоим, чтобы сосватать вас друг к другу..." Увы! Одного из адресатов не было на свете, когда письмо доставили другому. Пушкин почтил память Грибоедова, включив потрясающий некролог ему в очерк "Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года". Конкретным поводом послужила встреча (о которой спорят, что ее не было) на Военно-Грузинской дороге. Вот как Пушкин ее описал: "Три потока с шумом и пеной низвергались с высокого берега. Я переехал через реку. Два вола, впряжённые в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. "Откуда вы?" – спросил я их. "Из Тегерана". – "Что вы везете?" – "Грибоеда". Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис. Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году в Петербурге перед отъездом его в Персию".
Судя по некоторым данным, Пушкин не боялся выговора графа Бенкендорфа, собираясь в действующую на Кавказе армию, потому что надеялся через Грибоедова заручиться поддержкой главнокомандующего И.Ф. Паскевича, который ценил Грибоедова как опытного дипломата, да к тому же был женат на его двоюродной сестре Елизавете Грибоедовой.
Через восемь лет после злодеяния в Тегеране Пушкин был убит у себя на родине, и обоих любимых друзей оплакал в далекой Сибири в стихотворении "Участь русских поэтов" В. Кюхельбекер (1845).
"Горе от ума". Кажется, что прогноз всей цивилизации и судеб планеты заключен в этой гениальной формуле, найденной Грибоедовым. Само название, может быть, выше всей комедии. Но сказавший эти печальные слова людям имел и судьбу необычайную. Злые языки некоторых завистливых современников обратили горький афоризм Грибоедова против него самого, когда он погиб в чужой стране: "Горе от ума – разумеется, мнимого". Говорили и так: "Опрометчивые порывы усердия покойного Грибоедова" – вице-канцлер Нессельроде обвинил "неловкого" дипломата в разгроме русской миссии и в собственной смерти.
В Кавказской армии думали иначе. Генерал Н.Н. Муравьеварский, отнюдь не будучи другом или поклонником погибшего, горячо возражал: "Грибоедов в Персии был совершенно на своем месте, он заменял нам там единым своим лицом 20-тысячную армию. И не найдется, может быть, в России человека, столь способного к занятию его места. Он был бескорыстен и умел порабощать умы…Поездка его в Тегеран для свидания с шахом вела его на ратоборство со всем царством Персидским… В сем ратоборстве он погиб, и то перед отъездом своим одержав совершенную победу".
Поэты судят по-своему. Пушкин писал: "Не знаю ничего завиднее последних годов его бурной жизни... Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна", то есть увидел в нем романтического героя.
Заключение Туркманчайского договора в 1828 году принесло Грибоедову среди современников славу не меньшую, чем его запрещенная цензурой, но распространяемая в списках комедия. Весной фельдмаршал Паскевич отправил его в Петербург вестником мира. Собственно, он и был главным "тружеником мира". 14 марта 1828 года 201 залп с Петропавловской крепости возвестил об окончании Персидской войны. Паскевичу был пожалован титул графа Эриванского, для публики он затмил славу Суворова. Грибоедов был награжден и мог погасить свои и матушкины долги. Он устал, он мечтал об отставке, о частной жизни, о литературных трудах. Но был не волен в своей судьбе.
Осенью 1828 года он уже полномочным министром ехал в Персию для ратификации мирного договора. Сотрудник английской миссии предупреждал его: "Туркманчайский мир они вам не простят". Он был полон тяжелых предчувствий и, прощаясь с Пушкиным, сказал: "Вы не знаете этих людей: вы увидите, дело дойдет до ножей..." "Он полагал, – пишет Пушкин, – что причиною кровопролития будет смерть шаха и междоусобица его семидесяти сыновей. Но престарелый шах еще жив, а пророческие слова Грибоедова сбылись. Он погиб под кинжалами персиян жертвой невежества и вероломства". Зададимся вопросом: невежество – тегеранской толпы фанатиков, а вероломство – чье? Английской дипломатии, которую раздражало усилившееся влияние России на Востоке? Петербургских властей, российского министерства "иностранных и престранных дел"? Графа Нессельроде? Пушкин не договаривает….
Предчувствия не обманули Грибоедова, но в конкретных прогнозах он ошибся: соперничество шахских наследников оказалось ни при чем. Свое трудное дипломатическое поприще Грибоедов проходил на фоне опасных русско-персидско-английских отношений. Первый свой подвиг он совершил за 10 лет до своей гибели, и он стал предисловием к ней. Речь идет о вызволении им из персидского плена "батальона бехадыран" (русских богатырей). Они составляли личную охрану наследника шахского престола. Этот батальон из пленных русских солдат и раскаявшихся дезертиров, увлеченный секретарем русской миссии, проделал в сентябре 1819 года тяжелейший 30-дневный переход из Персии в Грузию через горные кручи, почти впроголодь (так как съестные припасы им нигде не продавали), под угрозой нового пленения. Грибоедов действовал по трактату, но принц Аббас-мирза препятствовал ему, тогда неожиданным для персов путем Грибоедов увлек 159 безоружных солдат, вдохновляя их своим личным патриотизмом, тратя собственные средства на их пропитание, когда можно было что-то купить, и призывая их петь забытые почти русские народные песни. Можно только удивляться, как ему удалось выполнить эту задачу, перед которой отступил в свое время генерал Ермолов, "гроза Кавказа". Многие мемуаристы говорят о необыкновенном обаянии Грибоедова, о том, что он умел очаровывать и подчинять себе людей, а здесь речь шла о жизни и смерти, и он говорил: "Голову готов положить за несчастных соотечественников". В Тифлисе он не успокоился, пока не устроил солдат на родине и не убедил написать в Персию оставшимся там русским последовать их примеру. Это был первый опыт Грибоедова в таком роде. На представление его к награде получили отказ и неудовольствие министра Нессельроде: мол, "дипломатическому чиновнику так не следовало поступать".
Через 10 лет по Туркманчайскому договору Грибоедов вызволил из мусульманского плена более 30 тысяч христиан. Грибоедов пишет своей петербургской корреспондентке: "К нам перешло 8 тысяч армянских семейств, и я теперь за оставшееся их имущество не имею ни днем, ни ночью покоя". 30 января 1829 года русская миссия в Тегеране была разгромлена толпой фанатиков-мусульман. Император Николай I получил в извинение от персидского правительства алмаз Надир-Шах – цену крови Грибоедова. Он хранится в Алмазном фонде России, и ему, как и грибоедовской крови, нет цены.
Среди людей, которых дипломат вызволил из мусульманского плена, были старообрядцы. И в Театральном музее в Москве хранится старообрядческий альбом с акварельным портретом Грибоедова в виде святого, то есть для кого-то из них он уже местночтимый святой. С этим согласуются слова Пушкина: "смерть его была мгновенна и прекрасна", с этим согласуется стихотворение Лермонтова: "Великий муж, здесь нет награды,/ Достойной гибели твоей/ – Ее на небе сыщут взгляды/ И не найдут среди людей".
Грибоедов был "иного века гражданин", как всякий гений. Жизнь и деятельность человека такого масштаба расшифровывается вместе с дальнейшим ходом истории, и убийство русского посланника в мусульманской стране сегодня видится в свете конфликтов и противоречий, которые продолжают волновать мир.
Элеонора ЛЕБЕДЕВА
Авторская лекция о Грибоедове пройдет 11 февраля на заседании клуба "Отечество" в библиотеке им. Д.Н. Мамина-Сибиряка.
