Прочитав воспоминания ("ЦГ", № 7, 2015 год "Как это было") своей ровесницы Риты Пономаревой, коллеги моей супруги по работе в 1960-х годах в библиотеке воинской части, размещавшейся в Александровском дворце, вспомнил о событиях, связанных с началом войны.
Мои дед и бабка – Шмелевы Сергей Фирсович и Федосья Васильевна и двое их сыновей – Василий (р. 1903) и Иван (р. 1913) проживали с 1930 года в Ленинграде, на ул. Воинова (ныне Шпалерная), 60, а их дочь Вера (р. 1909) – моя матушка, проживала вместе со мной в Детском Селе (ныне г. Пушкин) на ул. Карла Маркса (ныне Магазейная), д. 28, в деревянном двухэтажном доме, построенном архитектором Черфолио. Мой дядя Василий Сергеевич закончил Военно-медицинскую академию и преподавал в Ленинградском военно-медицинском училище (напротив Витебского вокзала). Дядя Иван Сергеевич закончил Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта и в 1940 году был призван в армию на срочную службу, 22 июня 1941 года перешедшую в службу в действующей армии. Он прошел всю войну в передовых железнодорожных войсках, дойдя до Берлина.
Моя мать закончила техникум швейной промышленности, получив квалификацию мастера-швейника.
Лето я проводил со своей бабушкой то в Пушкине, то в Ленинграде. 22 июня 1941 года. Мне 9 лет. С утра я катаюсь на двухколесном черном велосипеде, подаренном мне (наконец-то!) по случаю успешного окончания 2-го класса 23-й школы (позже 171-я) в Смольнинском районе на ул. Красной Конницы. В первом классе я проучился несколько дней, и меня перевели во второй, так как я в 5 лет умел читать газету и писать слова. Газету я читал своей бабушке, обучившей меня также читать псалтырь и часослов на церковно-славянском языке ("под китлами" – говорила бабка, т.е. под титлами, когда в слове пропускались гласные и над ними стоял значок ~). Обучению письму и чтению я обязан дяде Ивану, а также соседу по квартире Юдику, который был старше меня.
Итак, 22 июня, город Пушкин. Вижу: бежит ко мне взволнованная матушка. "Ставь велосипед в чулан! А я побегу за бабушкой на рынок! Война! Сиди дома и жди меня!"
Рынок находился в Гостином дворе, это рядом. Но я не понял, причем здесь война и почему я должен сидеть дома, когда подо мной красивый, черный двухколесный велосипед, а кругом зелень и солнце!
Увесистый шлепок по корпусу и необычное возбуждение матери прояснили мое сознание, и команда мною была выполнена.
Встал вопрос, куда меня девать: в деревню к орловским родным? Или эвакуироваться со школой № 171? Принято решение: я эвакуируюсь со школой. Мать из Пушкина уезжает в Ленинград и шьет военное обмундирование в зенитно-прожекторном училище.
В Таврическом саду собрали всех детей от 1-го до 10-го класса. С нами едут учителя. Помню, мне мама дала маленький чемоданчик, куда были уложены хлеб, булка, сахар-рафинад, сыр.
На Московском вокзале нас посадили в пассажирский (!) поезд и отправили в Ярославскую область. Жара была страшная, хотелось пить. В обмен на воду, подносимую местными ребятами в стеклянных банках к окнам вагонов, мы отдавали часть своих съестных припасов. Приехав на место, я через 2 дня искал корочки от сыра, которые бросал на землю. Но их, видно, склевали вороны. Так хотелось есть!
Немец наступал. В Ярославской области нас стали бомбить. Руководством было принято решение упрятать нас подальше. Зимой 1941-го нас посадили в товарные вагоны со стандартным наполнением 40 человек: по 10 человек с двух сторон внизу и по 10 человек на нарах вверху. Посредине вагона – буржуйка. Помню, давали в стеклянных банках по две-три вареных картошки с бульоном и по две чайных ложки сахарного песку. Нам рекомендовали сшить из материи мешочки. В них каждый копил сахарный песок за несколько дней, чтобы съесть его разом. Очень любил есть жареные на буржуйке картофельные очистки.
Навстречу нам шли на фронт военные эшелоны с сибирскими войсками и боевой техникой. Мы у них просили дать нам уголь и деревяшки на растопку буржуйки. Солдаты давали нам и пищу – сколько могли.
Наконец достигли цели – вокзал в Тюмени. Мы после нескольких недель холода, голода и грязи словно в сказку попали! Яркий свет большого зала ресторана. В белых шапочках и передниках с подносами порхают по залу молодые официантки. Нас накормили. Кто-то сказал, что у официанток в тумбочках белый хлеб. Мы подходили тихо спиной к тумбочке, рука сзади открывает дверку, находит булку – и о счастье! – бегу из зала с булкой к себе в вагон.
Разместили нас в школе, выдали абсолютно новые пимы (валенки), шапки, фуфайки. Посадили в высокие короба из прутьев, установленные на розвальни. Под низ постелили сено – солому, сверху накрыли меховыми тулупами из овчины и повезли в Нижне-Тавдинский район. Сытые лошадки везли хорошо. Бывало, правда, сани съезжали с дороги в сугробы, мы падали в снег, но до места доехали.
Разместили нас в только что выстроенном двухэтажном деревянном доме. Говорили, что строили дом пленные немцы. Детская фантазия добавила: запах от свежего дерева неприятный, видимо, немцы хотят нас отравить. Учителя, ехавшие с нами вместе из Ленинграда, успокоили нас.
Моему другу Коле пришло письмо: вся семья в Ленинграде погибла. Значит, остался один Коля. Мы об этом с ним узнали летом 1942 года. Пошли в поле, сделали копию могилки длиной 15 см, поставили из прутьев маленький крест и спели песню:
"Вот умру я, умру я,
похоронят меня,
И родные не узнают,
где могилка моя.
На мою-то на могилку
и никто не придет,
Только раннею весною
соловей пропоет".
Помню, прилетела в 1942-м наша директор школы из Ленинграда. Почему-то ее назвали "бабушка с самолета". Она закурила "Беломор", и так приятно пахнуло Ленинградом в этой далекой сибирской деревне.
В момент ее прихода мы били вшей. Это как физкультзарядка. Мы выворачивали наизнанку нижнее белье и ногтями больших пальцев рук уничтожали вшей и усеявших швы рубашки гнид. Но дети – хулиганы. На гвозде стенки "бабушка с самолета" повесила пальто и меховую муфту. Кому-то из детей (возраст 8-12 лет) пришла в голову озорная мысль пошутить над бабушкой – кое-кто из ребят бросил ей вшей в муфту.
Кормили, видно, сносно, может быть, даже хорошо. Тюменские власти делали все, чтобы спасти маленьких ленинградских детей. Но все же мы воровали у местных жителей с грядки турнепс. Очень вкусно!
Когда ходили на речку, пытались курить табак из конского щавеля. Самокрутку или козью ножку делали из газеты или книжного листа, а внутрь набивали сухой конский щавель.
Наши учителя нас учили. Я был в 3-м классе. Писали на книжных листах между строк, чернила делали из сажи. Впервые пробовал рисовать цветными карандашами на стекле, одна сторона которого шершавилась грубым наждаком. Научил этому хромой ученик 8-го класса.
Осенью 1942 года меня разыскала моя семья, эвакуированная к тому времени в Омск. ЛВМИ, где работал дядя Вася, и зенитно-прожекторное училище, где работала мама, были эвакуированы в Омск. Дядя Вася готовил лекпомов для отправки на фронт, а мама шила военное обмундирование для прожектористов, уходивших туда же.
Дядя Вася проехал где поездом, где автомобилем, работавшим на газогенераторном топливе. Около кабины был цилиндрический сосуд диаметром около 300 мм и длиной метра 2, куда закладывали деревянные чурбачки, при сгорании дававшие газ, питавший двигатель.
На обратном пути наш автомобиль серьезно сломался в бескрайней сибирской степи. Шофер пошел пешком доложить о поломке и необходимом ремонте, а мы два дня и две ночи питались печеной на костре картошкой.
Наконец дядя довез меня до Омска. После сибирской деревни город показался мне великаном. Наш дом находился в центре города, у площади Дзержинского. Рядом исполком, рынок. Через площадь – автодорожный институт. Ближе к реке Иртыш – драмтеатр, куда был эвакуирован Московский театр им. Евгения Вахтангова. Дорога на Иртыш проходила мимо театра, и я мог видеть всех актеров. Особо запомнился Абрикосов.
По приезде дядя Вася провел меня в дом, где проживали он, моя мама и бабушка. Он попросил меня войти в комнату, а сам остался в коридоре. Дома была одна мать. Мельком взглянув на меня (она что-то готовила на столе), и, видимо, не узнав меня в грязных лохмотьях, чесоточного, завшивленного, испачканного угольной копотью костра, она бросила: "Мальчик, у меня нет ничего дать тебе поесть. Вот только две картошины в мундире!".
Тут входит дядя Вася. "Вера, это Юра, сын твой". Разглядела. Зарыдала.
Дядька – врач-гигиенист. Меня остригли, помыли, облили каким-то раствором. Тело покрылось серебристым инеем от этого раствора.
Не буду говорить, как жили в эвакуации. Об этом когда-нибудь потом.
В 1947 году после войны пришел дядя Ваня, младший лейтенант. Семья в 1948 году переехала в г. Орел, по месту службы дяди Вани. Я закончил в Орле 9-й и 10-й классы. В 1950 году приехал один в Ленинград. С приключениями, но закончил Военмех, в промежутке отслужил срочную службу 3 года и 1 месяц в Советской армии. Работал на заводе "Арсенал" у Финляндского вокзала – сверлил стволы для 57 мм пушки. Работал конструктором в СКБ в здании Итальянского посольства в Ленинграде, в СКБШО – конструировал станки для изготовления подшипников космических аппаратов. 32 года отработал в КБ Ижорского завода, занимался военной техникой, в том числе антенными установками для связи со спутниками и космическими кораблями.
В 2000 году, в связи с болезнью сердца, заводскую работу прекратил, имея 50 лет общего трудового стажа.
С этого года случайно переключился на не свойственную мне работу – стал краеведом-историком больницы им. Семашко (Дворцовый госпиталь). Помогаю готовить стенд в честь 70-летия Победы в Великой Отечественной войне и стоматологам поликлиники, отмечая их участие в военных событиях и их послевоенную работу.
Юрий ШМЕЛЕВ
г. Пушкин
P.S. В связи с нападками на нашу страну и ее историю хотел бы напомнить, что Россия ценой огромных жертв, жизнью лучших своих сынов не раз спасала себя и страны Европы от порабощения. Это признал премьер Великобритании Ллойд Джордж, сказав, что Франции и Великобритании могло бы не быть, если бы не жертвенная помощь России в Первой мировой. Другой премьер Великобритании У. Черчилль, ненавидевший СССР, после победы над Гитлером так обращался к главе СССР И. Сталину:
"Красная Армия празднует 27-ю годовщину с триумфом, который вызвал безграничное восхищение ее союзников и который решил участь германского милитаризма. Будущие поколения признают свой долг перед Красной Армией так же безоговорочно, как это делаем мы, дожившие до того, чтобы быть свидетелями этих великолепных побед…" (23 февраля 1945 г.).
