Скоро мы будем отмечать знаменательную дату – 70-летие Победы над фашистской Германией. Семьдесят лет! Много это или мало? Для тех, кто пережил войну, она навсегда останется в памяти, сколько бы лет не прошло с тех пор.
Автор статьи с мамойДо войны наша семья жила в левом полуциркуле Екатерининского дворца. Моему папе, Александру Гаврииловичу Асташкину как сотруднику дворца – он был секретарем партийной организации, заместителем директора, была выделена квартира под номером 5. Позже, перед войной, он был директором Пушкинского водоканала и очень много сделал для очистки Таицкого водовода. По его инициативе были созданы водосбросы, которые наполняли озеро Екатерининского парка и каналы. У Орловских ворот есть несколько колодцев, у одного из которых папа отодвигал тяжелую крышку и большим ключом открывал шлюзы (у меня сохранилась фотография). Вода с шумом устремлялась в озеро. В первый же день объявления войны папа ушел на фронт.
Моя мама Татьяна Лазаревна Абрамова была председателем райкома Красного Креста. Под ее началом было 100 молодых женщин, которых называли дружинницами. Они носили форму – серые гимнастерки и темно-синие береты. Перед войной все они прошли курсы медсестер. Мама их тоже закончила, и это ей очень пригодилось во время войны. Она была военнообязанная и не имела права покидать свой пост.
Мы с сестрой оставались с нашим дедом, отцом моего папы. Звали деда Гавриила Ксенофонтович Асташкин. Родом об был из Рязанской области, из села Большие Можары. Мы очень любили его, он вырастил нас, меня и сестру.
В первые месяцы войны через Пушкин проходили беженцы из Гатчины и из других районов. Люди шли измученные, усталые, все в пыли. Они шли в сторону Ленинграда, молча, как обреченные, гнали скот. Это было печальное шествие, и я смотрела на него, стоя у Лицея.
Для детей руководящих работников г. Пушкина был создан специальный интернат, который в годы блокады превратился в детский дом. Сначала нас, детей, повезли в Ефимовск. Там мы прожили недели три. Когда же выяснилось, что детей вывезли навстречу наступающим немецким частям, всех вернули в г. Пушкин, а в августе 1941 года отправили в Ленинград. На территории Лесотехнической академии в одном из зданий и разместился наш интернат.
Мама, наш дедушка и наша тетя, мамина сестра, с сыном оставались в Пушкине. Наступил сентябрь. Фашисты отчаянно бомбили Ленинград, доставалось и г. Пушкину. Мама со своими сослуживицами скрывалась в бомбоубежище в подвале школы № 500 (тогда № 1), а дедушка с нашей тетей сидели в подвалах Феодоровского собора. За день до того, как немцы вошли в город, мама была у них и уговаривала перейти к ней, в подвал школы. "Нам здесь хорошо, неужели немцы такие звери, что смогут взорвать собор?" Да, немцы еще и не то смогли. Они убили нашего любимого деда – как отца красного командира, а тетю с ее сыном закопали живьем в землю.
Мама со своими сослуживицами Ксенией Владимировной Власовой и Еленой Михайловной Вырво ушла из Пушкина в Ленинград ночью, пешком, незадолго до того, как немцы оккупировали город. Как только они добрались до нашего интерната, раздался грозный звонок: "Какое право имели вы покинуть свой пост? Немедленно возвращайтесь обратно!" Это было так страшно. Поднялся плач, плакали дети и родители. Мы прощались со своей мамой. Она была мужественным, волевым человеком, но тут мы впервые увидели, как плачет мама.
Водосброс у Орловских ворот. Крайний справа А.Г. АсташкинПодогнали машину, полуторку, погрузили женщин, и машина уехала.Когда они были уже на Пулковской высоте, отступающие наши части остановили машину.
Молодой командир обратился к водителю:
– Куда ты везешь женщин?
– В Пушкин, – ответил он.
– Поворачивай обратно! Там уже немцы.
Водитель стал сопротивляться. Тогда молодой человек наставил на него оружие и крикнул :
– Поворачивай обратно!
Водителю ничего не оставалось делать, как повернуть обратно. Так наши мамы были спасены и вернулись к нам.
Никогда не забуду 8 сентября 1941 года, когда немцы бомбили Ленинград. Земля дрожала от взрывающихся бомб. С этого дня город оказался в блокаде.
Начинался голод. Мы оставались в интернате. Папа воевал на Ленинградском фронте, мама со своими сослуживицами создавала военный госпиталь в Лесотехнической академии, где она потом и работала медсестрой. Со временем наш интернат превратился в детский дом. Нас обрили наголо, одели в шаровары и подолгу держали в бомбоубежище. Кормили очень плохо. У нас уже была дистрофия 2-й степени. Все время мучительно хотелось есть. Каждую ночь я тихо плакала. Мне казалось, что я уже никогда не увижу своих родителей.
И вот однажды ночью нас разбудили, меня и мою младшую сестру, вывели в комнату, где сидела дежурная и горела коптилка. И мы увидели своих родителей. Мы не верили своим глазам. Это было такое счастье! Папу отпустили на несколько часов. Его часть стояла на берегу Ладожского озера, у самой переправы. Он видел, что там творилось, как происходила эвакуация. Был апрель1942 года, и хотя норма хлеба подросла, люди умирали целыми семьями. Могла вспыхнуть эпидемия, ведь умершие валялись прямо на улицах – у людей не было сил их похоронить.
Весной ленинградцы, которые могли держать в руках лопаты, грабли, по призыву партийных организаций вышли на улицы города и очистили его. Но это было уже позднее, а тогда, когда наши родители навестили нас, была опасность эпидемии.
Родители взяли нас на несколько часов из детского дома. Мы оказались в какой-то комнате, папа открыл чемоданчик, а в нем – маленькие бутербродики: два кусочка хлеба и между ними кусочек масла. Папины сослуживцы, узнав, что его семья в Ленинграде и дети голодают, каждый от своего пайка отрезал по кусочку хлеба и маленькому кусочку масла. Папа, у которого были полные слез глаза, давал нам эти бутербродики по одному. Все сразу дать было нельзя. А я не понимала, почему. Я говорила: "Папа, я хотела бы, чтобы у меня был батон, который бы я ела, ела без конца и он никогда бы не кончался". И тогда он сказал маме: "Забирай детей и через Ладожское озеро – на Большую землю. Уезжайте на мою родину, в село Большие Можары".
Этот переезд по Дороге жизни по льду Ладожского озера весной, когда лед уже сильно подтаял, был страшен! Но нам повезло – в этот день фашистские самолеты не летали. Так мы достигли порта Кабона. Здесь обессиленных ленинградцев жители поселка встречали отварной картошкой, кислой капустой, солеными огурцами, подсолнечным маслом, своим сжевыпеченным хлебом. Тогда еще не знали, что есть после голода много нельзя. Люди набрасывались на еду, наедались и умирали.
Нас погрузили в товарные вагоны, и мы ехали целых десять дней. По ночам приходили бытовые отряды и забирали умерших. Так мы прибыли в Рязань. До папиного села надо было ехать еще 60–70 км. Соорудили санный поезд: 5 или 6 подвод, груженых сеном, зерном, фуражом – и отправились в Большие Можары.
За время блокады Ленинграда я не помню ни одного солнечного дня. Грохот взрывающихся снарядов, завывание сирены, в небе лучи прожекторов. Ко всему еще голод, холод – зима была суровая. У меня было ощущение, будто мы вышли из ада. А тут, в Рязанской области, ярко светило солнце, бесконечные поля покрывал белый снег. Когда мы останавливались на какой-либо станции, я видела воробьев, чирикающих около проталин. Словом, тут была жизнь, и в сердце рождалась радость.
До села Большие Можары мы доехали глубокой ночью. Тетя Феня, двоюродная сестра папы, сварила чугун картошки, и мы в один присест съели ее. На теплой русской печке мы впервые по-настоящему согрелись.
С началом войны для меня кончилось мое счастливое детство. Приходилось выполнять тяжелую работу, колоть и пилить дрова, щипать ножом лучину.
Мама, человек очень деятельный, не могла сидеть сложа руки. Она обратилась в сельсовет и предложила создать детский сад. В него определили 100 ребят. Мама прекрасно играла на рояле. В местном ДК нашелся инструмент, и дети с удовольствием играли, пели под аккомпанемент моей мамы. Женщины были очень благодарны ей за то, что дети под присмотром и они спокойно могли работать в поле. Вечерами мы внимательно слушали сводки с фронта. И вот однажды услышали, что г. Пушкин освобожден от фашистов и снята блокада Ленинграда. Это было такое счастье!
Мама приняла решение вернуться в Пушкин. Она сдала дела, завербовалась на торфоразработки в Валдай, чтобы быть ближе к Ленинграду, и мы отправились в обратный путь. Надо сказать, что маму уговаривали не уезжать: "Вы столько хорошего сделали для нас. Мы вам построим красивый дом, какого ни у кого нет". Мама благодарила всех и все-таки решила ехать домой. Нас обули в настоящие лапти с онучами из домотканной ткани, сшили пальто, и мы отправились в обратный путь.
Надо сказать, что в деревне Большие Можары я узнала настоящий крестьянский быт и нравы. Воспоминания о папиной деревне у меня остались самые замечательные.
Итак, нас опять погрузили в товарные вагоны. Мама не сказала, что у нее двое детей, и мы прятались на протяжении всего пути. Когда прибыли на станцию Валдай, маму вместе с другими женщинами отправили на очень тяжелую работу. Женщины стояли в ледяной воде и выпиливали кубы торфа, затем складывали по бокам канавы. Я ходила посмотреть на эти глубокие, наполненные водой канавы. Мама проработала всего несколько дней. У нее так распухли ноги, что она с трудом двигалась. Отпросившись у начальства на несколько дней, она поехала в Ленинград хлопотать о пропуске. Без него нас не пустили бы в Ленинград. Ей удалось попасть в Смольный. Вот там-то ей и сказали, что звонок из Пушкина в начале войны был для того, чтобы коммунисты вернулись обратно, чтобы расправиться с ними.
Мама вернулась в Валдай, забрала нас, и мы поехали сначала во Всеволожск, а потом в Ленинград, и дальше – через Александровскую в Пушкин. Шофер высадил нас при входе в Александровский парк, сказав, что дальше машина не проедет. Нам предстоял тяжелый переход. Была уже глубокая холодная ночь. В апреле 1944 года по ночам были еще сильные заморозки. Мы двинулись в путь. Вся дорога была взрыта огромными заполнеными водой воронками от снарядов и бомб, и нам приходилось буквально наощупь обходить их. Деревья были порублены, их сучья качались от сильного ветра. Кое-где еще видна была военная техника. В кромешной темноте можно было видеть перевернутые орудия, лежащие кверху колесами какие-то машины, не убранные кое-где трупы.
Нас охватил такой ужас, что мы за всю дорогу не проронили ни слова. Но надо было идти вперед. И мы шли и шли, вернее, ползли, ощупывая каждую воронку, чтобы не угодить в нее. Наконец, мы оказались на большом чугунном мосту. Я хорошо знала парк и помнила, что мост находится где-то посередине этой дороги. Неужели мы миновали половину пути! Дальше мы увидели очертания какой-то громады и поняли – это Арсенал. Уже стало светать и вдали показался Екатерининский дворец. Какое счастье! Мы скоро будем дома! Вот и когда-то роскошная тройная липовая аллея, кроны ее древних деревьев смыкались над головой, как шатер! Но что же мы увидели? Все деревья были наполовину обрублены и изуродованы. Я с детства хорошо знала наши прекрасные парки. У меня были любимые уголки, любимые деревья. А тут мне показалось, что никогда-никогда они не станут такими прекрасными, какими были раньше. Это было буквально кладбище деревьев.
Наконец, большой китайский мост. Мы уже рядом с нашим домом. 50 метров – и все! Но не тут-то было. Кругом густая колючая проволока, и на ней предупреждающая надпись: "Мины!" Так мы прошли мимо нашего дома, мимо нашей квартиры. Шли по узкой тропинке. Она привела нас к дому, который назывался "густеринским". Здесь был штаб, куда прибывали вернувшиеся в г. Пушкин жители. Город был еще пустой. Когда мама встала на учет, она была восьмидесятой. В городе было всего 80 человек! Маме поручили возглавить жилищный фонд под № 1.
Но нужно было найти какое-то пристанище, и мама пошла искать, где можно притулиться. Набрела она на массивный дом, зашла через разбитую дверь и обнаружила большой зал, двери в котором сохранились, были даже стекла в окнах. Вот сюда она нас и привела. Расстелила прямо на полу какое-то одеяльце и уложила нас. Мы свалились как подкошенные. Сколько мы проспали, я не помню. Этот дом стал позднее поликлиникой № 66. Теперь, когда я бываю в этой поликлинике, я всегда вспоминаю первое наше жилище.
Отец закончил войну в звании майора. 1945 г.В доме напротив "Авангарда" открыли столовую. Там давали по карточкам кашу. Я ходила за этой кашей по улице Московской и всегда удивлялась, почему немцы вытаскивали все из домов и складывали на середине улиц – горы всяких вещей, кровати, комоды, кастрюли, тряпье, разодранные книги, даже выламывали двери, оконные рамы, кровельное железо... Что-то они искали. Много лежало ярких, блестящих предметов. Некоторые жители не выдерживали, подходили близко, и раздавался взрыв. Эти горы вещей были заминированы, и люди погибали. Так мы увидели "прелести" фашистской оккупации.
Позднее всех детей, вернувшихся в Пушкин, определили в детский лагерь, который находился в Софии. Наступило 1 сентября, и мы пошли в школу, открывшуюся в доме на ул. Московской. Затем открыли школу № 1, ныне № 500. Ее я и закончила в 1950 году.
Послевоенные годы были очень тяжелыми. Об этом можно много написать.
Добавлю, что наш папа прошел почти всю Европу. Победа застала его в Австрии, в Вене.
Этот рассказ я посвящаю своим родителям. Они были замечательные люди, каждый был личностью. Отец, Александр Гавриилович Асташкин, закончил войну в звании майора, имел награды. Мама, Татьяна Лазаревна Абрамова, пережила тяготы блокады Ленинграда. Вернувшись в г. Пушкин, она снова работала на переднем крае, восстанавливая город. Мы обязаны жизнью нашим замечательным родителям.
Недавно моя внучка нашла папину фамилию в Интернете под рубрикой "Герои и участники Великой Отечественной войны", там говорилось о его военных заслугах.
Рита Асташкина-Пономарева
