На заседании будут присутствовать потомки А. Н. Толстого, представители культурной общественности Санкт-Петербурга и города Пушкина. Вход свободный.
Для культурной общественности нашего города имя Алексея Николаевича Толстого имеет особое значение. Во многом именно этот человек и писатель, проживавший в нашем городе в очень непростое время с 1928 по 1938 год, определил духовную жизнь «города муз». После известных событий 1917 года, казалось, бывшее Царское Село, один из политических и прежде всего художественных центров России, навсегда превратится в «заштатное захолустье». Но так не случилось. Здесь сформировалась настоящая «культурная колония» писателей, композиторов, художников, составивших славу отечественной культуры советского периода. Широко известны имена В. Шишкова, К. Петрова-Водкина, Ю. Шапорина, О. Форш, В. Рождественского, Д. Шостаковича, Г. Улановой и многих, многих других. Не зря Алексей Толстой шутливо говорил, что «такой компании у него не было и в Париже». Надо отдать справедливость тому обстоятельству, что жизнеутверждающий нрав и характер А. Н. Толстого определили именно ему стать своеобразным притягательным центром этого блестящего общества.
Отмечая очередную круглую дату со дня рождения А. Н. Толстого, хочу напомнить, что в настоящее время ведется подготовительная работа по созданию в доме на улице Церковной, 6, где жил А. Н. Толстой со своей семьей, литературного музея, филиала Историко-литературного музея города Пушкина.
Наталья Давыдова, директор музея
Отрывки из воспоминаний
«Для чего все это было»
Д. А. Толстого об отце
Детское Село
Переезд в Детское Село – первое сильное переживание моего детства. Мое крошечное «я» еле справлялось с тем, чтобы вместить в себя весенний грай ворон и грачей на столетних деревьях пушкинского садика у лицея, майское пробуждение могучей природы парков, радостно-тревожное журчанье ручьев... Эта весна неизъяснимо волновала и возбуждала меня. Я уже знал несколько стихотворений Пушкина, «Сказку о мертвой царевне», «Салтана», «Руслана и Людмилу», «Сказку о рыбаке и рыбке», и мысль о том, что я живу там, где жил ОН, и буду ходить по местам, где ступала ЕГО нога, наполняла меня счастьем и священным трепетом. Похоже на то, что я научился благоговеть уже в пять лет. Свойство ли натуры, воспитание или видневшийся из окон пансиона чугунный памятник работы скульптора Баха, – но я рано познал волнующий дар поклонения. На каждом шагу в этом городке чудился Пушкин, и это придавало особую прелесть прогулкам в парках. За каждым поворотом аллеи казалось, что вот здесь они, эти «таинственные долины», эти воды, «сиявшие в тишине», где являлась поэту муза.
Визит Герберта Уэлса
В связи с бабушкой вспоминается визит, который нанес отцу Герберт Уэллс в 1933 году. В доме начали готовиться к его приезду задолго. Из Павловска была выписана оранжерейная клубника, в гостинице «Астория» к приему Уэллса была «забронирована» форель, куплены дорогие вина и коньяки. Когда в переднюю вошел Уэллс с переводчиком, толпа приглашенных на прием уже окружала его плотным кольцом. Я только что прочел «Человека-невидимку» и сгорал от нетерпения увидеть знаменитого писателя. Уэллс оказался маленьким лысым человечком, похожим на провинциального часовщика, а переводчик – высоким блондином с тонкими чертами одухотворенного лица. Разумеется, я их немедленно перепутал в воображении и огорчился, когда тот, кого я «наметил» в Уэллсы, оказался переводчиком.
Предполагалось, что Уэллс пройдет через столовую в гостиную, где будут светские разговоры, потом будет обед, и после чая можно будет поговорить о чем-нибудь серьезном. Прославленный фантаст спутал все карты. Войдя в столовую, он поглядел на часы, сел за стол и заговорил о политике. Он сказал: «Я был здесь двенадцать лет тому назад. Изменения грандиозные. Поражает размах строительства. Но – полное отсутствие свободы личности». Во время обеда Уэллс подарил отцу экземпляр «Борьбы миров» с надписью, а отец ему соответственно – первую часть «Петра».
Рядом с Уэллсом сидела бабушка Крандиевская. Уэллс был поглощен разговором с ней и, по-видимому, никого не замечал. Прощаясь вечером, Уэллс сказал маме: «Более всего мне было интересно разговаривать с вашей очаровательной матерью».
Конечно, после фальшивых дипломатических тостов, после полуофициальных и полуискренних признаний бабушка была для Уэллса отдушиной. Как всякий англичанин, он должен был оценить традицию и преемственность, а в образе бабушки предстал перед ним девятнадцатый век во всей своей красе.
Мой отец
Я всегда восхищался отцом. Он был художником с головы до ног, до мозга костей. Большой, шумный, веселый. Мне казалось иногда, что в общении с людьми он часто играл, но артистизм его не был предназначен для того, чтобы пленять, – это была необходимая для него самого работа. Ему, вероятно, нужен был создаваемый им в разговоре образ. Впоследствии я убедился, что отцовский артистизм многое определил в его судьбе. Может быть, благодаря тому, что он обладал дарованием актера, он остался жив и все мы, его домочадцы, не погибли в лихолетье.
Болтая с людьми о том-о сем, часто о пустяках, он продолжал оттачивать мысль, шлифовать фразу. Он не мог отдыхать от трудов – его работа стала частью его самого. И во время ежедневных прогулок с приятелями он продолжал писательскую работу. Прогулки, разговоры – это был для него физический, а не умственный отдых. Я никогда не видел, чтобы он «включался» или «выключался». Даже во время многочисленных пиршеств, охмелевший, он оставался самим собой, то есть художником.
...И почти все близкие к нашему дому, завороженные его обаянием, талантом, который он излучал, любили его. Эта любовь у многих доходила до преклонения. И все-таки настоящих друзей у него не было. И не могло быть. В нем самом жило так много людей, которые превращались в персонажи, что художник Алексей Толстой пожирал в нем человека. И был потому в нем тот лермонтовский холод, который «царствует в душе», «когда огонь кипит в крови»...
В доме у нас всегда толпились люди. Артисты, издательские работники, ученые, инженеры, начинающие писатели. Бывали иногда и какие-то дельцы. Наша столовая была чем-то вроде театральной сцены. Когда оратор держит речь, он не разговаривает по душам с каждым, он обращается ко всем, поэтому он должен обобщить мысли, превратить их в сгустки слов, в блестки юмора...
Естественно, его тянуло к людям творческим, к себе подобным. Тут он понимал человека лучше, мог больше раскрыться и мог сам быть лучше понятым. Этим я объясняю его многолетнюю и, по-видимому, единственную настоящую дружбу с В. Я. Шишковым. В Шишкове нравились отцу душевная чистота, правдивость, сдержанность и ощущение скрытой духовной силы. Шишков был ему предан и относился к нему почти нежно, отец в его жизни, думается мне, значил очень многое. И умер Шишков спустя неделю после смерти отца. И похоронен рядом с ним.
Материал «Царскосельской газеты», 11 – 17 января 2013 года № 48 (10004)
