Моя тетя, Зоя Евгеньевна Шмелева, коренная жительница Царского Села – г. Пушкина. Она маленькой девочкой была контужена при первом обстреле города, пережила весь ужас оккупации. Ей сейчас 83 года. Недавно мы попросили ее надиктовать нам, потомкам, рассказ о тех днях. Без слез мы не могли ее слушать. Может быть, и читателям будет интересно – это же наша история.
С уважением А.Ю. ВАСИЛЬЕВА
Это было воскресенье... В тот солнечный день мы все были в парке. У нас с мамой и сестрой на понедельник были взяты билеты в Старую Руссу, мы собирались в гости к отцу. Наш папа перед войной писал диссертацию. Он заканчивал Лесотехническую академию и работал на деревообрабатывающем заводе в Старой Руссе. Когда мы приехали, отца уже не было. Оказалось, что он вернулся в Пушкин. Мы остановились у хозяйки прямо напротив завода. Немец летит, а снизу ему пускают ракеты, куда бомбить. Конечно, это были предатели. Завод сгорел, как спичка. Мы собрались обратно в Пушкин. Дорога была ужасна – бомбили, начиная от Старой Руссы. Все выбегают из вагонов, прячутся. Когда мы вернулись, отца уже, конечно, не было, он ушел на фронт.
Тут стали эвакуировать население Пушкина, потому что немцы подходили к городу. Мы сели в товарный поезд и были рады, что уедем. Но поездов было много, и мы несколько суток сидели в этих товарняках. Наконец, поехали и добрались до моста. Эшелон перед нами прошел, а наш разбомбили. Вокруг болото, мы в этом болоте сидим. Сколько там народу погибло!
В это время часть отца разбили, а тех кто выжил, вернули в Ленинград. Отец и помог нам выбраться в Пушкин. Дом наш был деревянный (позже его немцы на дрова разобрали). Мама сварила обед, мы сидим все вместе радостные, и папа с нами. Вдруг дверь открывает наша соседка: "Что вы сидите, немец-то в Александровке!".
Папа сразу стал собираться, а я пошла провожать его на поезд. Довела до вокзала и пошла обратно. В Пушкине были одноэтажные дома, и все – с проходными дворами. Город был очень аккуратный, ухоженный, везде палисадники, деревянные домики с верандами, с башенками. Иду я дворами, а ребятишки играют в казаки-разбойники. Мы видим: летит самолет. У немецких и у наших был разный звук, поэтому мы сразу поняли, что самолет вражеский. Я увидела, как летит бомба. Она попала в один из этих деревянных домов, детей раскидало кого куда, а меня контузило, но слава Богу, что не головой об землю стукнуло. Очнулась я в больнице, и первое, что помню – доктора говорят: "А эту девочку зачем сюда привезли? Раненые чуть ли не друг на друге лежат!". Моя мама работала в больнице медсестрой, и ее знакомая говорит: "Я знаю эту девочку. Я сейчас заканчиваю дежурство и отведу ее домой". У меня была частичная потеря памяти. Мама долго добивалась: "А папа, папа что?". И только через какое-то время я вспомнила, что папа уехал, я его на поезд посадила.
У нас было два сарая для дров, в них мы со всеми родственниками и перебрались. Это наша мама собрала всех. Это нас спасло. Мы сидели в сараях, а домой даже боялись подниматься. Месяц мы прожили на запасах, которые у нас были. В результате съели все, что было. Ходить за продуктами было нельзя – немцы могли расстрелять.
Немцы вошли в город 17 сентября, а ровно через месяц – 17 октября подъехали машины, немцы вывозили нас. Мне как раз исполнилось 11. Это был день моего рождения. Сестре было неполных шесть лет, двоюродной сестре шесть, а двоюродному брату четыре года. Детей посадили в машину, а взрослых заставили идти пешком. Нас привезли в Гатчину. Там было столько лагерей! Мне кажется, этот город на костях стоит – там столько наших военнопленных умерло! Был отдельный лагерь для нас, выселенцев из Пушкина, из Петергофа, из Стрельны. Это были какие-то конюшни, манеж какой-то, полуразрушенный, неотапливаемый. Кормили нас какой-то баландой. У детей брали кровь для переливания немцам.
Лагерь был настолько переполнен, что начались эпидемии. Немцы всю трудоспособную молодежь после 16 лет отправляли на работу в Германию, а нас привезли на станцию. Здесь было страшно. Если в Ленинграде была Дорога жизни, то дорога Веймарн – Ивановское (17 километров) была дорогой смерти. По обе стороны лежали трупы, в основном старух и стариков.
Нас, четверых детей, посадили на подводу. Мама заблаговременно сшила нам каждому маленькие рюкзачки. Положила туда что могла: кусочек мыла, иголки какие-то, еще что-то, чтобы можно было менять на еду. Немцы выдали талоны на питание. Очень много мне в жизни встречалось хороших людей, но были и плохие. Рядом с нами на подводу посадили какую-то тетку. Она поняла, что малышня ничего не соображает, и говорит про меня: "Что это за дылда такая? Пусть идет пешком!". А этой дылде было 11 лет, да еще контуженная, рука на перевязи. Она меня с этой телеги спихнула. Я сначала держалась за край, а потом не стало сил, и я пошла одна. Так и прошла эти километры. По дороге какая-то бабка идет. Идет и сядет. А потом говорит мне: "Доченька, дай руку!". Я ей руку дам, а она мне: "Дай Бог тебе хорошего мужа!". А я думаю: какой муж, живой бы остаться! Короче, я ее несколько раз так поднимала, потом у меня у самой сил не осталось. Не знаю, что с этой бабкой сделалось: замерзла или умерла?
Пришла я ночью в Ивановское. Думаю, где же моя ребятня? Смотрю, а они на мосту стоят и на дорогу смотрят. Холодно, ветер. Как они меня облепили! Я себя почувствовала взрослой, ответственной за них. Так вот о тетке. Когда она увидела, что я отстала, то забрала у детей талоны на питание, а еще шерстяные береты и что-то другое. Вот они стоят на мосту и плачут. Идет немец с переводчиком, спрашивает: "Что они плачут?", переводчик говорит: "Они голодные, у них талоны украли!". Немец что-то сказал своим, и они принесли сырок плавленый и хлеб. Он был страшно невкусный, из каких-то опилок. Нам дали теплой похлебки, а потом вытолкнули опять на мороз. Мы пошли к людям под навес. Среди ночи вдруг слышу крик: "Зоя! Зоя!". Это мама. Она, оказывается, всю дорогу бежала. Я-то на лошади какое-то время ехала, а она бежала. Мама прибежала, и тут я почувствовала, что я маленькая.
В бараке не было мест, но стояла теплая плита, на которой что-то готовили. Мама нас всех на эту плиту посадила, и сама сторожила до утра, чтобы мы не упали.
Чтобы не умереть от холода и голода, мы пошли по деревням искать пристанище. Женщине, которая нас приютила, дали землю, а работать на ней было некому, вот она нас и пустила. Нас было восемь человек в комнате не больше 6 метров. Я всю войну спала под столом, больше было негде.
27 января 1944 г. нас освободили. С нами была женщина, наша довоенная соседка Марья Сергеевна. Ее муж освобождал Пушкин. Он прислал ей документы, чтобы она вернулась в Пушкин, и вписал нас.
И мы вернулись. Пушкин был весь заминирован, а разминировали его женщины и собаки. Был один дом, и дети по нему лазили. При разминировании дома погиб минер, там столько мин было! Как мы не взорвались?
А День Победы объявили по радио. Все выскочили, обнимались, целовались. Это была наша огромная общая радость...
Записано со слов
Зои ШМЕЛЕВОЙ
