Его стихи и песни всегда удивительно проникновенны и достоверны. Их искренняя, свободная интонация проникает в душу, и они становятся "своими" для самых разных людей. Несколько десятков лет все новые и новые поколения слушателей влюбляются в творчество поэта, автора песен Александра Городницкого, которое по-прежнему радует нас актуальностью и светлым талантом.
Александр Моисеевич Городницкий – известный российский ученый, доктор геолого-минералогических наук, заслуженный деятель науки Российской Федерации, академик Российской академии естественных наук, главный научный сотрудник Института океанологии РАН, автор более 250 научных работ. Широта его научных и творческих интересов поистине безгранична, он много ездит по миру, плодотворно работает, в том числе и в любимом Царском Селе, жителем которого стал в последние годы.
В нынешние январские дни празднования 70-летия освобождения Ленинграда от фашистской блокады Александр Городницкий – в северной столице. Для него, пережившего блокадные дни, тот страшный период тоже стал особой вехой.
– Мне трудно об этом говорить, – признается он. – Ленинградская блокада стала самым трагическим событием в моей жизни, а поскольку пришлась на детство, то тем более зримо отпечаталась в чистом файле памяти всеми драматическими днями. Память со временем становится дальнозоркой. Я забываю многие вещи сегодняшнего дня, и неожиданно начинаю вспоминать детали, связанные с войной и блокадой…
В свете сегодняшнего века, который стал совершенно иным, чем двадцатый, это становится все острее и ярче. Сейчас мы вместе с Наташей Касперович сделали фильм "Мой Питер", который выпущен буквально на днях, в Пушкине 3 февраля в Доме молодежи "Царскосельский" состоится его презентация. И вот многие хроникальные кадры из этого фильма я теперь не могу смотреть, а раньше – мог. Потому что стала острее память о том времени. Очень трудно объяснять следующим поколениям, что такое блокада. Многие считают, что вообще не к чему говорить о трагедии, об ужасах, морозе, каннибализме, о прочих страшных подробностях, которые происходили в осажденном городе. И все-таки есть вещи, которые нельзя забывать, чтобы они никогда не повторились. Я, во всяком случае, это помню всю жизнь и никогда не забуду.
– Что самое острое, что помнится осязаемо?
– В блокаду мы жили на Васильевском острове на 7-й линии, дом 38 между Большим и Средним проспектами, а воду носили с Невы. В конце 7-й линии был обледеневший скат, от него я нес котелок с водой (ведро таскать не мог, мне было 7–8 лет). Идешь, почти затаив дыхание, ведь если прольешь, то надо или идти обратно, или вообще непонятно, что делать… Помню совершенно физическое ощущение: ветер толкает в грудь, как будто злой человек, и появляется мысль, что воду не донесешь. Это было очень неприятно. А самое главное, что чаще и страха как такового не было, хотя опасность подстерегала вполне реальная: и бомбежки, и налеты, и дом горел.
Наш дом загорелся в феврале 42-го года, и не от бомбы, не от снаряда – умерла соседка этажом выше, а буржуйка осталась гореть. Дом горел долго, вяло, его можно было, наверное, погасить, но нечем. Воду в котелочке не наносишь! Пожарная команда не приезжала, три дня пламенело, люди выносили вещи, уходили, и мы ушли. И вот это зрелище вялогорящего дома, который все равно нельзя спасти, – одно из самых страшных воспоминаний. У меня даже строки об этом есть:
Сочится медленно,
Как струйка, с клубка
Уроненная нить,
Соседка умерла,
Буржуйку уже не в силах погасить.
Огонь был вялый, еле-еле,
И не дошло бы до беды,
Его бы загасить сумели,
Но только не было воды,
Которую тогда таскали
Из дальней проруби с Невы.
Метель могла еще вначале
Пожар запудрить, но – увы!
Три дня неспешно на морозе
Горел шестиэтажный дом.
В стихах сегодняшних
И прозе припоминаю я с трудом
Ту зиму черную блокады,
Паек, урезанный на треть,
И надпись, звавшую
С плаката не отступить и умереть.
Но, спрятавшись под одеяло,
Я ночью чувствую опять,
Что снова дом мой тлеет вяло,
И снова некуда бежать.
Со мной произошла такая история. Пару лет назад на петербургском телевидении делали документальный фильм "Дети блокады", пригласив выживших в блокаду ленинградцев, в их число попал и я. В ходе подготовки программы меня привезли на Английскую набережную, в Музей истории города. Там есть уголок блокадного Ленинграда и жилая комнатка. У нас была 13-метровая комната в коммуналке, как трамвайный вагон, и эта почти такая же. Там буржуйка стоит, койка, окошко, заклеенное крест-накрест полосками из белой бумаги, и черная тарелка репродуктора. Они говорят: "Александр Моисеевич, вы посидите две минуты, мы сейчас камеру принесем, будем снимать". Я сижу. Они ушли. И вдруг включился репродуктор, завыла сирена, и знакомый с детства голос заорал: "Воздушная тревога, воздушная тревога!"… Что со мной было! Я втянул голову в плечи, глаза ввалились, ужас на лице. Я это знаю, потому что, оказывается, все это время меня снимали скрытой камерой, и кадры поставили в фильм. Моя знакомая Ирина Муравьева, критик журнала "Звезда", человек моего поколения, сказала: "Я хотела тебя расспросить о блокаде, но я посмотрела этот фильм, и я не буду тебя трогать. Я понимаю, что этого нельзя делать". Есть вещи, которые очень тяжело и страшно вспоминать. К ним относится многое. Хотя трупы, лежащие на улице и заметенные снегом, в первый день – это очень страшно, а во второй и третий день, к ним, к сожалению, начинаешь привыкать. И это еще страшнее. Человек не должен, не может привыкать. Как сказал мой любимый герой Р. Амундсен: "Человек не может привыкнуть к холоду, я не должен к нему привыкать".
– О блокаде до сих пор идут споры. И 70 лет спустя открываются новые документы, новые факты. Наперекор стремлению фашистов город никак не превращался в груду развалин, он жил и боролся. Чем стало для ленинградцев преодоление блокады?
– Конечно, в первую очередь, было стремление выжить. Но стремление выжить само по себе уже было геройством. У меня есть такие строки:
Ветер злей и небо ниже
На границе двух эпох.
Вся и доблесть в том, что выжил,
Что от голода не сдох.
Что не лег с другими рядом
В штабеля промерзших тел,
Что осколок от снаряда
Мимо уха просвистел.
Мой военный опыт жалок,
В зиму сумрачную ту –
Не гасил я зажигалок,
Не стоял я на посту.
Вспоминается нередко
Черно-белое кино,
Где смотрю я, семилетка,
В затемненное окно.
Вой снаряда ближе, ближе,
До убежищ далеко.
Вся и доблесть в том, что выжил.
Выжить было нелегко.
Есть какие-то вещи, которые с тех уже очень давних пор сидят во мне, как синдром. У меня сакральное отношение к хлебу. И есть его вроде бы в моем возрасте много не следует, и относиться к нему нужно спокойно, но я не могу. Корку не могу выбросить заплесневелую, начинаю ее чистить. И стихи такие есть:
Тает в часах песок.
Вся голова в снегу.
Черствого хлеба кусок
Выбросить не могу.
Не понимает внук
Мой полуночный бред.
Шепчут, смеясь, вокруг,
Дескать, свихнулся дед.
Вынь мне из сердца боль,
Мой ленинградский Бог,
Чтобы муку и соль
Не запасал я впрок.
Не угождал беде
В мире, где тишь да гладь,
Веря, что черный день
Может прийти опять.
– Большое спасибо за интервью. Поздравляем вас с ленинградским праздником, от души желаем добра, здоровья и радости творчества.
Познакомиться с новым документальным фильмом Александра Городницкого и Натальи Касперович "Мой Питер", услышать давно знакомые и совсем новые стихи и песни Александра Моисеевича вы сможете 3 февраля на благотворительном вечере в ДМ "Царскосельский". Пригласительные билеты можно получить в кассе Дома молодежи.
Беседу вела
Татьяна ГОРШКОВА
Фото Валерия МУХЕРА
